Несмотря на подписанный вчера президентом Грузии Михаилом Саакашвили документ о прекращении огня, боевые действия в Южной Осетии развернулись с новой силой.

Окрестности Цхинвали обстреливали из крупнокалиберных орудий и “Града”, на высотах у города велись перестрелки. В это время в столице Южной Осетии хоронили погибших. Трупы ополченцев и мирных жителей закапывали в огородах. Тела грузинских солдат жгли в кострах. Репортаж из Цхинвали Ольги Алленовой.

“'Двухсотых' заберем сегодня”

Всю ночь в окрестностях Цхинвали раздавалась стрельба. Казалось, совсем рядом с городом идут бои. Стреляли из автоматов, ухали САУ и “Грады”. Под утро в небе раздался гул истребителей. Где-то рядом падали артиллерийские снаряды. Местные жители говорили, что бомбят ту грузинскую часть Транскама, которую накануне заняли российские войска.

Около пяти утра в Цхинвальскую больницу привезли новую партию раненых и убитых. 18 раненых российских военнослужащих сразу же увезли колонной в Джаву, где разместилась медицинская часть, переброшенная в Южную Осетию из Ханкалы.

С первого дня войны больница подверглась артобстрелу, и медики перешли в подвальное помещение. Под палаты и операционные задействовали все отсеки и коридоры. Мы идем по толстому слою пыли мимо выстроенных в ряд кроватей, освещаемых тусклыми лампами. Электричества в городе нет, но медики нашли генератор, чтобы хотя бы кипятить инструменты. Вдоль стен лежат окровавленные простыни. Операционная — это едва освещенное помещение с двумя операционными столами в центре и тумбами, заставленными медикаментами. Рядом, в соседнем отсеке, под капельницей лежит раненный в легкое ополченец. Его только что прооперировали, и из его груди торчит дренажная трубка. С другой стороны коридора — раненая Изольда Гасиева. Ей 63 года, она из села Тбет, которое грузинские танки заняли одним из первых.

— Танк ехал по улице и стрелял в дома,— говорит Изольда.— Попал в мой дом. Крыша обрушилась, стекла полетели.
У Изольды контузия и осколочные ранения плеча и ноги. Уезжать с колонной раненых из Цхинвали она не захотела.

— С начала войны мы работаем только на военную травму и неотложные состояния вроде инфаркта,— говорит главврач Нодар Кокоев.— В основном люди поступают с осколочными и пулевыми ранениями. За последние три дня мы отправили во Владикавказ 160 раненых.

— А убитых много?

— Много. У нас трое до сих пор лежат в приемном покое. Но это русские ребята, военные. Их вчера “Грады” накрыли на южной окраине. Своих убитых местные жители разобрали и уже похоронили.

Тела трех убитых российских военных лежат на полу в бывшей операционной на первом этаже. Их не стали спускать в подвал, потому что им уже ничего не страшно. Они укрыты белыми простынями.

В больнице появляется российский военный. Представляется офицером медчасти, спрашивает у главврача, какая нужна помощь.

— У нас нет новокаина, нет перевязочных материалов,— говорит Кокоев.— Сегодня нам уже нечем оперировать. Мы же не ожидали — целая дивизия сюда зашла, а медчасть осталась где-то далеко. Только сегодня она добралась до Джавы. На своих нам бы хватило медикаментов, но стали русские поступать с тяжелыми ранениями.

Офицер пообещал помочь с медикаментами. Уходя, сказал: “'Двухсотых' заберем сегодня”. По данным минобороны РФ, российские военные с пятницы потеряли 18 человек убитыми и 52 ранеными. Еще 14 человек пропали без вести.

Похороны в огородах

У гостиницы “Алан” разгружают упаковки с минеральной водой, привезенной из Владикавказа. Те, кто сюда пришел, настоящие смельчаки, они не побоялись покинуть свои подвалы ради бутылок с водой. Когда в небе раздается гул самолетов, люди бросаются к стене гостиницы и падают на землю. Истребители сбрасывают бомбы к югу от Цхинвали и уходят на север. Говорят, в это время продолжается бой за Присские высоты.

Женщины, расходясь по домам, быстро пересказывают друг другу новости о знакомых и родных. В доме на улице Квайсинской нашли два женских трупа. Их накрыло снарядом прямо в доме. У женщин нет голов, и их не могли опознать полдня. Теперь опознали и уже похоронили в огороде.

— Почему в огороде? — спрашиваю я.

— А где еще? — отвечают женщины.— На кладбище не пойдешь, обстрелы. Держать тела в доме нельзя, никто не знает, что будет через час. Может, и нас не станет. Так и хороним без гробов.

В разгруженный КамАЗ военные подсаживают женщин и стариков. КамАЗ уходит обратно во Владикавказ, и для жителей Цхинвали на сегодня это единственная надежда покинуть город. Двое военных подсаживают высохшую старушку в инвалидном кресле. “Ребята, я не могу брать таких старых,— тихо говорит военным водитель КамАЗа.— Они не доедут. Там вся дорога забита военной техникой. Часов десять будем ехать. Жарко, пыльно, в кузове не выдержат”. Но женщина в инвалидном кресле наотрез отказывается оставаться в Цхинвали. “Я больше не могу здесь жить! — кричит она.— Они снова вернутся!” Через час КамАЗ, загруженный до отказа беженцами, уходит в Северную Осетию.

На улице Ленина возле нас останавливаются белые “Жигули”. Заросший щетиной доброволец с автоматом машет рукой: “Садитесь, покажу вам кое-что”. Беслан Санакоев везет нас по улице Ленина, затопленной водой, мимо обгоревших грузинских танков. На обочине дороги в лужах лежат тела грузинских солдат. “Они из этих танков,— говорит Беслан.— Выскочили, а их подстрелили”. Мы едем дальше на южную окраину города в Дубовую рощу. Я наконец вижу, ради чего Беслан нас сюда привез. Роща завалена телами грузинских солдат. Кто-то поджег один из трупов на обочине дороги, в костре видны только ноги и руки.

— А что, хоронить их? — возмущенно говорит ополченец.— Никто не будет копать им яму. Они нас не жалели, а почему мы их должны жалеть? Да, не по-христиански это, а они с нами по-христиански? И почему Саакашвили их не забирает?

Из Дубовой рощи мы возвращаемся на улицу Ленина, сворачиваем на Октябрьскую. Здесь, в почерневшем пятиэтажном доме, первые настоящие похороны. Хоронят 22-летнего ополченца Виктора Тадтаева. Во дворе дома в гараже стоит гроб, у которого сидят женщины. Белыми платками они отгоняют мух и молчат.

Во двор заходят друзья убитого — в камуфляжах, с автоматами в руках. Они обнимают пожилого отца Виктора Мурата. Мурат вытирает глаза рукой.

— Квартира разбита,— говорит он растерянно.— Даже домой не могу сына занести. Вот, в гараже хороним...

Виктор был младшим сыном Мурата. Он стрелял по тем грузинским танкам, которые стоят теперь на улице Ленина. Возможно, его убил кто-то из тех солдат, чьи тела теперь лежат на этой улице.

Добровольцы, стоящие у гаража, говорят, что осетины никогда не простят этой войны. “Сколько лет они нас мучают? — спрашивает меня Мурат.— Когда это закончится?”

Друзья погибшего Виктора рассказывают, что во второй половине дня российские военные запретили осетинским подразделениям участвовать в зачистке грузинского анклава на Транскаме.

— Всю ночь чистили анклав и сейчас чистят,— говорит один из военных Валерий.— Там грузинской техники и войск — тьма. Они туда всю Грузию пригнали. Боятся, что этот анклав у них отберут.

— Только чистят сами, без нас,— говорит другой мужчина с автоматом.— Где они были, когда мы тут два дня сами отбивались?

— Правильно делают, что не пускают,— отвечает парням женщина в синей куртке.— Вы ведь там натворите дел, потом стыдно будет.

— За что стыдно? — злится один из военных, Алик.— Я на них не нападал! Они твой дом трое суток обстреливали, а тебе их жалко?!

— Не все они плохие,— тихо говорит женщина. Но ее никто не слышит.

“Теперь они навсегда потеряли Осетию”

В самом конце улицы Героев находится дом престарелых. Это восточная окраина города, которую вчера прочно заняли российские войска. Колонна бронетехники растянулась на несколько километров и встала в два ряда, так что проехать к дому престарелых практически невозможно. Идем пешком мимо 12-й школы, во дворе которой много тел грузинских солдат. На скамейке у дома престарелых сидит пожилой мужчина с костылем и ест сливу. Слива сорвана с дерева, верхушка которого срезана снарядом. Таймураз Атаев улыбается беззубым ртом и долго жмет мне руку.

— А я сижу, смотрю на русские танки, радуюсь,— говорит он.— А тут вы! Спасибо, что не бросили нас! Я думал, русские нас бросили. Два дня тут стреляли и бомбили.

Таймуразу 65. Он прожил всю жизнь в селе Дидмуха, пока брат не положил его в дом престарелых. У Таймураза больные ноги, а в селе больным делать нечего. Теперь село Дидмуха разрушено, и Таймураз не знает, что стало с его братом,— никто не знает, кто контролирует осетинские села.

— Нас здесь десять человек,— говорит Таймураз.— Подвала тут нет. Когда стрелять начали, мы в фойе спрятались. Сидели два дня на полу.

Таймураз плачет.

В доме престарелых, как и во всем городе, нет еды и воды. Гуманитарная колонна, идущая из России в Цхинвали, застряла в Джаве — Зарская дорога и Транскам вчера обстреливались. В Цхинвали колонна пробилась только к вечеру.

Мы делимся с Таймуразом яблоками и сухим пайком, подаренным нам добровольцем Бесланом Санакоевым.
Таймураз снова плачет.

Из здания выходит его друг Алексей Кокоев. Он ведет меня по коридорам дома престарелых, засыпанным стеклом и штукатуркой. В вестибюле двое мужчин чистят картошку. “Только что директор наш заскочил, привез картошку,— говорит Алексей.— Он сам воюет, два дня не мог сюда выбраться”.

Алексей ведет нас в свою комнату, чтобы показать кровать, изголовье которой прострелено пулями. У окна в инвалидном кресле сидит сосед Алексея по комнате Каурбек. Ему 74 года, он не ходит. Во время войны в начале 90-х Каурбек потерял троих своих сыновей. Его жена умерла, не выдержав потери. Чтобы выжить, инвалиду пришлось перебраться в дом престарелых. Дом Каурбека уже много лет пустой. Ухаживает за ним его сосед и друг Алексей.

— Я участник венгерских событий,— говорит Каурбек.— Никогда ничего не боялся. А тут стало страшно.

Алексей рассказывает, как утром 8 августа в доме престарелых появились десять вооруженных грузинских солдат. “Они зашли в наше фойе и наставили на нас автоматы,— вспоминает Алексей.— Тогда Каурбек руки поднял вверх и говорит: 'Стреляй, парень, мы давно уже мертвые!' Они посмотрели на него так странно, опустили автоматы. Спросили у нас, где тут школа. И ушли. Они сейчас все мертвые вон там возле школы лежат. Видно, как от нас вышли, их расстреляли”.

Мне кажется, в голосе Алексея я слышу сочувствие. Но это мне только кажется.

— Я понимаю, что не все там виноваты в том, что случилось,— говорит он.— Но зачем они сюда пришли? Разве они не знали, что тут живут мирные люди? Что мы им сделали плохого, чтобы с автоматами на нас идти? Теперь они навсегда потеряли Осетию.

Во второй половине дня в Цхинвали стало известно, что президент Грузии Михаил Саакашвили подписал приказ о прекращении огня. Однако огонь не прекращался. Над городом летали штурмовики и боевые вертолеты. Из города били САУ и “Грады”. На окраинах раздавались взрывы и пулеметные очереди. К вечеру жители Цхинвали снова ушли в подвалы. По данным осетинских военных, в эти часы все еще продолжались бои за господствующие над городом высоты. Над Присской высотой стояло зарево пожара.