Десять лет назад, 17 августа 1998 года в России разразился финансовый кризис, самый разрушительный из всех, которые страна пережила за все постсоветское время. Без преувеличения, это была национальная катастрофа, в корне изменившая многие представления о рыночных реформах, о том, как их категорически нельзя проводить.

В результате кризиса российский ВВП в 1998 году сократился втрое — с 450 миллиардов до 150 миллиардов долларов — и стал меньше, чем ВВП Бельгии с населением всего 10 миллионов человек. Капитализация фондового рынка «схлопнулась» с 200 миллиардов до 10-12 миллиардов долларов. Россия превратилась в одного из крупнейших должников в мире. Ее официальная внешняя задолженность увеличилась до 220 миллиардов долларов. (165 миллиардов составили долги государства, 30 миллиардов — банков, 25 миллиардов — компаний). Данная сумма в пять раз превышала все годовые доходы казны и составляла почти 147 процентов ВВП. С учетом внутреннего долга органов власти различного уровня перед бюджетниками и предприятиями общие обязательства государства превысили 300 миллиардов долларов, или 200 процентов ВВП, что на годы лишило экономику возможности накапливать капитал, необходимый для модернизации национального хозяйства.

Пятикратное обесценение рубля из-за девальвации и последовавшего скачка инфляции превратило в пыль сбережения населения.

Корни кризиса лежат в той разновидности политики долговой экономики, которую проводило тогдашнее правительство и ЦБ при поддержке МВФ монополий, в первую очередь энергетических и сырьевых финпромгрупп. Вместо глубокой структурной реорганизации хозяйственной системы, необходимой для создания новых источников дохода, накопления и перераспределения капитала на базе хай-тека и наукоемкой промышленности, главный упор был сделан на внутренних и внешних заимствованиях, которые позволяли латать бюджетные дефициты, но не концентрировать финансовые ресурсы на нужных государству направлениях.

Очень скоро это загнало правительство в безвыходную ситуацию. В условиях открытого рынка многие российские ФПГ оказались неконкурентоспособными и убыточными. Чтобы выжить, они устанавливали цены ниже себестоимости, что не позволяло покрывать издержки, возвращать взятые ссуды, что в конечном счете приводило к разбуханию задолженности банкам (по кредитам), поставщикам и субподрядчикам (по контрактам) и бюджету (по налогам). Под нажимом монополий государству приходилось брать на себя их проблемы, финансируя заемщиков (напрямую и через банки) по ставкам, которые оказывались нулевыми и даже отрицательными при сложившихся темпах инфляции.

Государство не могло ее обуздать из-за сопротивления энергетических и сырьевых «олигархов», перекладывавших свои затраты через завышенные цены на потребителей. Но инфляция совершенно не сочеталась с жесткой фиксацией властями курса рубля, чтобы стимулировать инвестиции в реальный сектор. Это приводило к искусственному удорожанию российского дензнака относительно доллара и других иностранных валют. Снижалась эффективность тех же экспортных монополий. Им и их банкам (имевшим большие валютные пассивы и активы) требовался вечно «падающий» рубль. Несли крупные убытки и предприятия, работавшие на внутренний рынок. «Тяжелый» рубль увеличивал импорт в Россию высококачественной и дешевой продукции, с которой они были не силах соперничать. Порочный круг замыкался, и все опять обращались к правительству за помощью. Отсутствие жестких финансовых ограничений для властей и платежной дисциплины для предприятий обернулось ростом бюджетного дефицита.

Лишившись еще на заре перестройки значительных доходов, которые обеспечивала госмонополия в важнейших хозяйственных сферах, а также фискальных поступлений (из-за спада производства и уклонения от налогов), казна обратилась к заимствованиям. Как эмитенты ценных бумаг ФПГ и их кредитные организации в 90-е годы не могли конкурировать с государством. Фин промгруппы поступили иначе. Они профинансировали и помогли запустить механизм ГКО, навязав свои коммерческие банки (КБ) в качестве первичных дилеров (посредников) этого рынка для других его участников. «Пирамида» ГКО строилась по принципу: государству — риск, монополиям и спекулянтам — прибыли.

Используя трудности правительства, ведущие КБ менее чем за два года подняли доходность операций с ГКО до 350 процентов годовых и выше, вовлекли в них практически все средства российского финансового рынка — валютного, ссудного, фондового, страхового. Из каждого рубля банковских вложений в экономику от 75 до 100 копеек приходилось на инвестиции в госбумаги. (Для сравнения: в Канаде на те же цели из каждого доллара расходовалось лишь 7,4 цента. Еще меньше — в США, Англии, ФРГ, Франции, ЮАР и других развитых странах). Когда деньги иссякли, системообразующие банки направили на сделки с гособлигациями все капитальные накопления предприятий, инвестиционных и пенсионных фондов, страховых компаний. Последних через правительство вынудили часть свободных ресурсов вкладывать в ГКО.

Построенный по пирамидальной «схеме Понци», механизм ГКО мог работать только на постоянном притоке новых средств для погашения уже накопленных долгов. Их суммарный объем почти сравнялся с денежной массой М2. С 1993 по 1998 гг. правительство с помощью госбумаг получило 32 миллиарда рублей «живых» денег, но при этом истратило 450 миллиардов рублей на выплату процентов и погашение гособлигаций. То есть за каждый привлеченный с рынка рубль казна заплатила свыше 12 рублей. Главными получателями этих средств были энергетические и сырьевые монополии, а также их кредитные организации.

Поскольку средств на поддержание долговой «пирамиды» катастрофически не хватало, правительству пришлось увеличивать заимствования на мировых рынках капитала и у международных финансовых организаций, хотя оно фактически не располагало адекватными возможностями для погашения своих обязательств. Чтобы «пирамида» ГКО не обрушилась, доступ к операциям с рублевыми облигациями был открыт для нерезидентов. Мгновенно на рынок хлынул международный спекулятивный капитал. Небольшая его часть действовала через иностранные банки, которые работали в России и сумели получить статус первичных дилеров. Но подавляющее большинство зарубежных воротил использовало российские системообразующие КБ, кредитуя их «горячими» деньгами под обеспечение гособлигаций. Кредитные договоры страховались форвардными контрактами. По их условиям стоимость заложенных активов должна была непрерывно переоцениваться в зависимости от рыночных котировок госбумаг. Если последние падали, требовалось немедленно довнести активы или «живые» деньги, чтобы компенсировать уценку залога.

Подобно наркотикам в «опиумных» войнах, ГКО приносили смерть одним (бюджету, реальному сектору, социальной сфере) и сверхобогащение другим. Вкладывая один доллар в сделки с гос облигациями, монополии и зарубежные спекулянты получали 18-36 долларов, или в 120 раз больше (!), чем на любом другом западном рынке. ГКО работали как мощный насос, который выкачивал из экономики последние финансовые средства.

Первые симптомы надвигающейся катастрофы обозначились уже во втором полугодии 1997-го. Но это никого не отрезвило.

Пока цены на российскую нефть оставались высокими, «пирамиду» ГКО удавалось рефинансировать. Но в первой половине 1998 года баррель марки «Юралс» подешевел до 8-10 долларов при тогдашней себестоимости добычи и транспортировки 13-15 долларов. Понизились цены на другое отечественное сырье и продукцию первого передела. Соответственно, упали внешнеторговые доходы монополий и налоговые поступления в казну. В июле наступил коллапс госбюджета.

Очередной кредит МВФ не спас положения. 17 августа 1998 года системообразующим банкам следовало внести свыше 1 миллиарда долларов, чтобы компенсировать очередное обесценение залогов по срочным сделкам с западными кредиторами. Таких денег у финансовых и сырьевых «олигархов» не нашлось.

Под нажимом монополий правительство объявило дефолт, то есть приостановило обслуживание государственных долгов и всех внешних обязательств российского бизнеса. Одновременно оно выполнило и другое требование монополий: в четыре раза девальвировало рубль, сделав им фантастический подарок. Для сохранения рентабельности производства при упавших мировых ценах экспортеры в ТЭКе, черной и цветной металлургии, нефтехимической, химической, лесной, целлюлозно-бумажной отраслях мечтали об обесценении национального ден знака хотя бы на 30-50 процентов. Получили же 400 процентов, которые вскоре превратились в 500 процентов (!) из-за последовавшего скачка инфляции.

Хуже пришлось «олигархическим» банкам. Почти все они обанкротились. Обязательства КБ по форвардным контрактам перед зарубежными партнерами достигли 250 миллиардов долларов, что почти в семь раз превосходило совокупную капитализацию кредитных организаций перед кризисом. Зная о готовящемся дефолте из инсайдерских источников, особо доверенные КБ заранее избавились от ГКО и «ушли» в доллары, но все равно не смогли расплатиться по форвардным сделкам.

Кредитные организации «олигархов» это совершенно не волновало. Гораздо больше тревожил ультиматум, предъявленный им иностранными кредиторами: если валютные долги (по форвардным контрактам, предоставленным кредитам, размещенным депозитам, корпоративным облигационным займам) не будут погашены, доступ на мировой рынок будет навсегда закрыт.

Банки монополий реструктурировали часть обязательств, договорившись о рассрочке платежей. Значительную часть задолженности погасили, просто обокрав граждан, компании и кредитные организации, доверивших им деньги, а также своим капиталом.

Весомый вклад в восстановление банковской системы и экономики в целом внесло правительство Е. Примакова и новое руководство ЦБ РФ во главе с В. Геращенко, которые сразу после своего утверждения Госдумой в сентябре 1998 года приступили к широкомасштабным антикризисным мерам. Для расшивки неплатежей были проведены несколько взаимозачетов. Начала осуществляться программа санирования банковского сектора, включая создание Агентства по реструктуризации кредитных организаций. Намечались радикальные шаги по обузданию монополий и глубокой структурной перестройке национального хозяйства с целью избавить его от сырьевой ориентации. Но всем этим планам не суждено было тогда осуществиться.

Александр Величенков,
экономист:

 — Первые признаки долгового кризиса в России проявились уже к концу 1995 года, когда объем рынка ГКО-ОФЗ достиг почти 80 триллионов рублей, или около 40 процентов денежной базы. Поскольку внутренние ресурсы были исчерпаны (в стране просто не было больше свободных денег), в течение следующего, 1996, года правительство и ЦБ сняли практически все ограничения на допуск иностранных инвесторов — нерезидентов на этот рынок. В итоге бюджетная эффективность займов упала примерно до 15-20 процентов. Иначе говоря, на каждый занятый рубль государство вынуждено было возвращать кредиторам меньше четырех. А внутренний долг стал целиком зависеть от зарубежного бизнеса.

Положение осложнялось тем, что, введя курсовой коридор, то есть зафиксировав курс рубля к доллару и взяв на себя обязательства выставлять на рынок валюту по заданному курсу, ЦБ создал ситуацию, при которой рубль все больше укреплялся благодаря внутренней инфляции — российские товары в валюте становились все дороже, а импорт дешевел. В результате в октябре 1997 года сальдо торгового баланса России впервые за годы реформ стало отрицательным. Это означало, что рыночный механизм поддержания курсового коридора исчерпал себя и поддерживать курс можно было только за счет тающих золотовалютных резервов ЦБ.

И все же, убежден, несмотря на всю тяжесть ситуации, вырваться из порочного круга, связанного с пирамидой российского госдолга, Россия могла и без дефолта. Это можно было сделать даже в мае — июне 1998 года, о чем и писала «Российская бизнес-газета», где я работал в то время (сам нарастающий кризис издание, к неудовольствию властей, — «сгущаете краски!» -гласно отслеживало с февраля 1996-го).

Ведь ЦБ начал готовить почву для девальвации рубля еще в апреле 1998-го. Неспроста в заявлении правительства России и Центробанка для МВФ появился пункт 21, позволявший ЦБ в случае необходимости отказаться от поддержки рубля. Если бы Центробанк вовремя, до массового и легко читаемого исхода нерезидентов с рынка ГКО-ОФЗ, решился на девальвацию до 9-10 рублей за доллар, это спасло бы торговый баланс России, стимулировало рыночный приток валюты в страну и удержало нерезидентов от поспешного ухода с рынка.

В таком случае самого неприятного, скорее всего, удалось бы избежать. Почему этого сделано не было — можно только гадать. В частности, перебирая коммерческие структуры, которым правительственный форс-мажор был прямо выгоден как предлог для неисполнения собственных обязательств.

Евгений Ясин, руководитель Высшей школы экономики:

 — Но пока для этого нет никаких реальных предпосылок. Россия с точки зрения финансовой устойчивости — одна из наиболее благополучных стран в мире. Ситуация в 1998 году была противоположной. Я напомню, что тогда нефть в среднем за год стоила 12 долларов за баррель, а сейчас — 125 долларов. Кроме того, сегодня не наблюдается явлений, которые заставляли бы уводить иностранные капиталы с российского рынка, что произошло тогда. Ведь российский рынок сейчас при всех его недостатках, при всей его зависимости от Нью-Йоркской и Лондонской площадок все равно является наиболее устойчивым в мире.

Правда, я бы слукавил, если бы заявил, что рисков нет вообще. Последние события на фондовых рынках после заявления высоких чиновников в адрес ряда компаний свидетельствуют, что у бизнеса есть основания чувствовать себя крайне неуверенно. Источником политических рисков является государство. Оно поддерживает высокий уровень этих рисков. Почему оно это делает, я бы не хотел сейчас гадать. Отсюда активность российского бизнеса — едва ли половина от того, что могло бы быть. Именно поэтому, с моей точки зрения, в стране наблюдается высокая инфляция: бизнес не хочет находить применения своим деньгам в стране, он предпочитает не высовываться.

О причинах событий 1998 года

Во-первых, Россия находилась в состоянии острейшего трансформационного кризиса. Переход от социализма к капитализму, от планового хозяйства к рынку — это все равно, как выразился один известный экономист, как взять рыбный суп и из него сделать аквариум с золотыми рыбками. Эта задача исключительна по сложности и болезненности.

Во-вторых, Россия в 1998 году испытывала острейший бюджетный кризис. Краткосрочный план на три года, который был тогда подготовлен, все равно не был бы выполнен, и это тоже было едва ли не самой серьезной причиной тех событий.

В-третьих, внешние факторы: азиатский кризис, острое падение цен на нефть, что создало неприятные ожидания в отношении российского платежного баланса.

В результате этого доходность ГКО резко возросла, капиталы стали убегать из России, и вот результат. Комбинация внутренних и внешних причин и породила дефолт.

Еще раз подчеркну, что ни одна из этих причин сегодня не существует. А уроки довольно просты. С одной стороны, нужно проводить ответственную финансовую политику. Но, с другой стороны, это ровным счетом ничего не значит, если подошло время для того, чтобы совершить глобальные институциональные преобразования. Институциональные преобразования в конечном счете важнее, потому что они обеспечивают долгосрочную стабильность.

Newsland